Орфей и Ника - Страница 1

К оглавлению

1

1. ДЕТЕКТОР ЛЖИ

Гранит казался теплым. Апрельское солнце нагрело камень, и можно было без страха прислониться к высокому парапету бесконечной набережной, наблюдая за неслышным течением широкой реки. День выпал на славу – ясный, безоблачный, словно специально подаренный людям, чтобы те поскорее забыли долгие безнадежные месяцы суровой зимы. Над рекой деловито кружили птицы, где-то неподалеку играл духовой оркестр, воздух был свеж и чист. Да, весна пришла, и можно было на какое-то время не думать о холоде – по крайней мере, о том, что приносит с собой ледяной февральский ветер…

Человек, стоявший у гранитного парапета, дернул плечами и запахнул пальто. День был теплым, но холод шел изнутри, от самого сердца. Теплые перчатки на гагачьем пуху помогали плохо: руки сводило намертво, холод шел выше, заставляя то и дело растирать лицо. Вначале казалось, что к этому можно привыкнуть, тем более что врачи обещали: такое не продлится долго. Человек усмехнулся – чуть заметно, одними кончиками губ. Январь, февраль, март… Он был болен уже больше трех месяцев. Странно, холод угнетал его более всего, хотя это было пустяком по сравнению со всем прочим.

Он еще раз окинул взглядом реку. Внезапно показалось, что он уже бывал здесь, именно на этом месте. Нет, он не помнил… Он ничего не помнил, хотя, возможно, что так и было. Январь, февраль, март – эти месяцы стояли перед глазами день за днем. А дальше начиналась пустота, дальше была жизнь какого-то совсем другого человека, который исчез, чтобы очнуться под белым больничным потолком – без следа, даже без намека на воспоминания о прожитых годах.

«Сколько мне лет?» Вопрос заставил на мгновение испугаться, но память, которая теперь – с января – работала безукоризненно, тут же подсказала подробности собственной, выученной наизусть биографии. «Мне двадцать пять… Да, конечно, день рождения – 15 февраля, место рождения – город Харьков…» Человек огляделся, бросив взгляд на фланирующие по набережной парочки, подумал, что напрасно пренебрег советом тех, кто встречал его в Столице, и вышел в город. Лучше всего было запереться в номере, взять рижское издание Уоллеса, купленное на прошлой неделе на толкучке возле площади Мира, и проваляться на диване весь день. А можно вообще не читать, а просто лежать неподвижно, закрыв глаза и завесив окна шторами. Странно, так ему становилось легче, даже холод куда-то исчезал, словно Солнце, вечный податель света, невзлюбило его, забирая тепло, вместо того чтобы дарить. Да, солнечные лучи казались холодными. Он даже пытался беседовать с врачами на эту тему, но в последний момент что-то сдерживало – возможно, вполне реальное опасение, что его попросту отправят к психиатру. В общем, в четырех стенах было бы лучше, но ему хотелось пройтись по улицам Столицы – города, в котором он, похоже, бывал, и не раз, но который совершенно не помнил. Может, удастся что-то вспомнить самому, он читал о чем-то подобном. А главное, его не оставляла надежда встретить кого-нибудь из знакомых – тех, прежних. Странно, когда он болел, никто не навестил его. Впрочем, это не было самым странным…

Человек вынул из кармана пальто пачку «Нашей марки» и попытался достать папиросу. Перчатки мешали, он негромко ругнулся, принялся сдирать их и вдруг почувствовал, что рукам стало теплее. Это удивило, но он тут же понял: гагачий пух и плотная кожа должны сохранять тепло тела, а у него под тонким покровом его собственной кожи был лед, Казалось странным, что кровь все еще способна двигаться по артериям…

«Не раскисать!» – человек повторил фразу, которую приходилось говорить самому себе уже сотни раз. Не раскисать! Он болен – но болеют и другие. Он потерял память – но врачи обещают, что он сможет все вспомнить. И он вспомнит! Он обязательно вспомнит. А пока – не раскисать, работать и не забывать: он родился 15 февраля в городе Харькове в семье рабочего-металлиста, старого большевика. Отец погиб на деникинском фронте в 1919-м, мать умерла через два года, с 1921-го по 1925 год он был беспризорником, затем воспитывался в Колонии имени Дзержинского…

Внезапно вновь почудилось, что он вспоминает эту набережную, эту неспешно текущую реку и даже холод – такой знакомый и привычный. Да, тогда было холодно, он шел по набережной, так же подняв воротник пальто. Его что-то беспокоило – или уже тогда он был болен?

Нет, память обманула: и реку, и темно-красный гранит парапета он видел словно в первый раз. Человек вздохнул и бросил папиросу. Странно, почему он курит? Курение не доставляло ни малейшего удовольствия. Может, в той, другой, жизни он был заядлым курильщиком, и теперь это – последнее, что осталось от него настоящего?

Человек взглянул на часы: времени было еще более чем достаточно. Можно пройтись по городу, хотя бы вдоль набережной. Там дальше должен быть ЦПКиО, а еще дальше – Нескучный сад, где можно спокойно посидеть на лавочке и выпить газированной воды с мандариновым сиропом…

Стоп!.. Он не справлялся с планом города, но знал, что дальше по набережной будет Парк имени Горького… Выходит, он помнил? Он бывал здесь! Человек прикрыл ладонью глаза, чтобы яркий солнечный свет не мешал думать… Нет, он не помнил, как бывал в Парке Горького или в Нескучном, просто знал, что если пройти по набережной, то справа будет Крымский мост, а дальше – новый парк, названный именем классика пролетарской литературы. Откуда-то из неведомых глубин всплыли факты – холодные, лишенные всякого личного, почему-то сохраненные сознанием. Это было уже не впервые. Он хорошо помнил уйгурский язык, но только из собственной биографии, которую приходилось заучивать наизусть, узнал, что служил несколько лет в Средней Азии. Да, он помнил уйгурский и узбекский, то и дело всплывали какие-то китайские слова, вероятно тоже когда-то заученные, но это было не свое чужое, принадлежавшее тому, кто исчез без следа…

1