Орфей и Ника - Страница 53

– У меня к вам неожиданный вопрос, Виктория Николаевна. – Иванов, сочтя, похоже, этот раунд наигранным, заговорил о другом: – Фамилия вашей матушки Бартеньева? Из князей Бартеньевых?

– Да… – После всего анкетные вопросы показались странными и нелепыми.

– Бартеньевы по одной из линий были, кажется, потомками одного известного рода. Тоже княжеского…

Ника пожала плечами:

– Я никогда этого не скрывала. Бартеньевы – далекие потомки Курбских. Но не той линии, к которой принадлежал князь Андрей…

– Хорошо… Извините за любопытство… Виктория Николаевна, прежде чем мы подведем некоторые итоги, вынужден задать вам еще несколько вопросов. Вы по-прежнему желаете помочь Юрию Петровичу?

– Конечно! – Ника заставила себя усмехнуться. – А что, по-вашему, должно заставить меня думать иначе?

– Нет-нет, что вы… Видите ли, хотеть можно по-разному… Вы уже поняли, что ничего страшного после выздоровления Юрию Петровичу не грозит. Он продолжит свою работу, надеюсь, успешно. Но чтобы это случилось, придется очень рискнуть. Догадываетесь, кому?

– Догадываюсь. – Ника почувствовала, как забилось сердце. Что-то у Иванова припасено напоследок. Что-то особое.

– Скажу честно: вылечить Юрия Петровича возможно, но тот, кто будет этому помогать, сильно рискует. И не здоровьем – жизнью. Процент риска… Иванов на мгновение задумался, – повыше, чем у летчика-испытателя. Подробности вы узнаете позже, сейчас скажите лишь – согласны?

Рискнуть жизнью ради Орфея? И только? Ника чуть не рассмеялась. Если бы и остальное было так просто! Ей захотелось крикнуть это в лицо невидимому врагу, но в последний момент Ника сумела сдержаться. Нет, он не должен почувствовать! Спокойнее, богиня Победы…

– Вы, наверно, уже догадались, что я согласна. О каких это подробностях вы говорили?

Повисло молчание, наконец темный силуэт колыхнулся, Иванов встал:

– Ну что ж, давайте поговорим о подробностях…

7. ЭХО И ПУСТОТА

Солнце грело почти по-летнему, и Сергей впервые вышел погулять в халате, не надевая пальто. Впрочем, в больничном дворе – небольшом, отгороженном со всех сторон высокой стеной, – он задержался недолго. Пустельге хотелось побыть одному, толпа больных, скорбных главою, не казалась подходящей компанией. Он вышел за ворота – охрана предпочла ничего не заметить – и медленно направился вокруг здания, к лесу, что рос прямо под его окнами. Здесь было спокойно, можно отвернуться, стать спиной к огромному многоэтажному корпусу и просто смотреть на деревья, кое-где уже выстрелившие первые клейкие листочки. Весна в этом году выдалась ранней и теплой, даже жаркой…

Сергей в очередной раз достал пачку «Казбека» и, подумав, вновь спрятал ее в карман халата. Курить он почти бросил, лишь порой еще тянуло, особенно в такие минуты. Надо учиться размышлять без никотина. Тот, настоящий, Пустельга не курил, Сергей запомнил это крепко…

Последние дни прошли как-то странно. Он по-прежнему считался больным. Его обследовали, лечили, даже сделали переливание крови – уже четвертое начиная с января. Стало немного легче, холод отступил, а солнечный свет не так резал глаза. Итак, Пустельга был одним из пациентов лечебницы, но одновременно имел в своем распоряжении кабинет с телефоном, автомобиль и двух порученцев в штатском. Все вокруг делали вид, что ничего особенного не происходит. Возможно, так оно и есть, в этой больнице бывало и не такое.

Разговор с Ивановым ожидался на следующий день. Собственно, Сергею было нечего докладывать. Основное сделано, но его таинственный патрон все равно назначил встречу. О причине Пустельга догадывался: Иванов виделся с Артамоновой. Значит, наметилось нечто новое…

То, чем занимался Пустельга в последние дни, вызывало странное чувство. В общем-то, обычная работа для людей его профессии – сбор информации с последующей вербовкой. Но что-то было не так. Не только потому, что «объекты» – и номер Сорок Третий, и Виктория Николаевна – вызывали симпатию. Товарищ Иванов играл нечисто, с каждым днем Пустельга убеждался в этом все более и более.

Сергей много раз пытался «почувствовать» эмоции любителя темноты. Не получалось. То ли мешала болезнь, то ли – эта мысль все чаще приходила в голову – товарищ Иванов не такой, как другие люди, и чувствует совершенно иначе. Он не казался невозмутимым, напротив, но эмоции проявлялись как-то странно, необъяснимо. Еще более удивляло упорное стремление прятать лицо. В приказ, предписывающий полную анонимность, Сергей, конечно, не поверил. Вначале ему казалось, что Иванов – кто-то из высшего руководства, чей облик известен всей стране, но вскоре Сергей понял, точнее, определил: его новый начальник – не из членов Политбюро или Секретариата ЦК. Он не подходил – хотя бы по росту. Кто-то из высшего военного командования? Или действительно тайный помощник Сталина со странными причудами? Пустельга даже решил рыло, что лицо Иванова просто изуродовано, отсюда и странности – но затем пришла иная догадка: темнота помогает тому, кто называет себя Ивановым (и кого другие зовут Агасфером). В темноте ему легче и проще, словно филину, боящемуся солнца. Сравнение понравилось, и Пустельга подумал, что непременно присвоил бы Иванову-Агасферу подобную кличку, буде пришлось его вербовать.

Но дело, конечно, заключалось не только в этом. Болезнь лишила Сергея памяти, но оставила способность рассуждать. Из того, что удалось услышать – прямо или намеком, – Пустельга понял: сам по себе зэк Орловский не нужен Иванову, более того – почему-то опасен. Зачем же возвращать ему память? Ответ один – заставить что-то рассказать, а затем – просто ликвидировать. Но Сергей не сомневался и в том, что все, к операции причастные, также станут опасными свидетелями. Значит, он, смертник, вербовал Викторию Николаевну тоже в смертники… Сергей еще раз вспомнил их разговор в Александровском саду. Получилось не совсем удачно, следовало говорить яснее, без излишних эмоций. Но она, кажется, поняла. Это все, что пока мог сделать Пустельга. Конечно, теоретически он имел возможность попросту отказаться. Последствия очевидны, а главное – Иванов найдет кого-либо другого. Нет, дезертировать нельзя…